Иные миры доктора Ватсона

Не так уж редко среди писателей встречаются «знакомые незнакомцы». Артур Конан Дойл, сэр Артур, «дедушка Конан Дойл», известный нам всем с детства, — неужели он тоже из их числа?

Во многом — да. И причин тому несколько.

Главная из них, пожалуй, заключается в тяге к устоявшимся представлениям. Этим грешат издатели, составители, переводчики, да и мы с вами — читатели. Но вот в чем точно не упрекнешь самого писателя, так это в приверженности канонам. Наоборот: он чрезвычайно любил рассмотреть явление с другой стороны, повернуть под иным углом очень многие сюжеты, уже использованные в его собственном творчестве, занявшие в нем, как сейчас бы сказали, свою нишу. Так что появление «не того» Шерлока Холмса и «не того» профессора Челленджера, пожалуй, закономерно.

Самое интересное, что при всех своих превращениях оба героя ухитряются оставаться самими собой. Впрочем, это у них наследственное. Ведь и придумавший их автор тоже ВСЕГДА оставался самим собой, умудряясь сочетать свободомыслие с самодисциплиной, практичность — с идеализмом, неуемное любопытство ко всему новому — с очень корректным, иначе не скажешь, консерватизмом. Научный взгляд на мир (даже, пожалуй, естественнонаучный: сказалась первая профессия писателя — медицина), последовательное отстаивание христианских ценностей (безо всякой конфессиональной ограниченности) и столь же последовательная поддержка спиритизма. Ярко выраженный британский патриотизм — и абсолютное отсутствие «островной ксенофобии» по отношению к остальному миру — к миру настоящего, прошлого, будущего. А еще — ко всем «затерянным мирам».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что у Конан Дойла порой трудно определить, где заканчивается детектив и начинается фантастика. Грань между историческим повествованием и, так сказать, «альтернативной историей» весьма условна. У очень многих писателей это воспринимается как недостаток. А вот у Конан Дойла такой подход скорее является особенностью творчества, своего рода фирменным знаком. Дело, наверное, в том, что внимание писателя к каждому из «затерянных миров» в высшей степени органично. Он и тут остается самим собой, подходя к проблеме то как медик, интересующийся предельными возможностями человеческого тела и духа (странно ли, что этот интерес часто приводит в «запредельную» область страшного и таинственного?), то как спортсмен высокого класса (при всем миролюбии и терпимости Конан Дойла ему случалось отправлять в нокаут субъекта, осмелившегося в его присутствии поступить крайне не по-джентльменски)… А ведь существовали и другие ипостаси. История Британии была «коньком» всех Дойлов, не только самого Артура Конана, — им принадлежат обширные и вполне компетентные исследования в области геральдики. Интерес же к веяниям нового, к только-только входящим (или даже еще не вошедшим!) в жизнь изобретениям и открытиям был столь велик, что Конан Дойл оказался одним из первых британцев, поднявшихся в воздух на аэроплане, — правда, лишь в качестве пассажира, но зато автомобили первых моделей он водил собственноручно, да и некоторые его технические новации спасли не одну жизнь в Первую мировую войну: спасли бы еще больше, но из-за традиционной косности чиновнического аппарата часть их была отложена в долгий ящик…

Военная тема в жизни и творчестве Конан Дойла — особый вопрос. Нет, никогда он не был «певцом войны», как иные его современники. И пораженцем тоже никогда не был. А вот певцом мужества — да, был. При случае сам был готов взять в руки винтовку и отправиться в бой за дело, которое считал правым. Стрелял он отлично, не хуже, чем боксировал, — можно не сомневаться в правдивости его заявлений («От меня будет гораздо больше проку, чем от среднестатистического юноши солдатского возраста!»), с которыми он обращался в военное ведомство и в 1899, и в 1914 году.

На Англо-бурскую войну он даже сумел попасть, хотя и не солдатом, как поначалу собирался, а старшим врачом полевого госпиталя. А после завершения боев выступил уже не с солдатской, а с поистине рыцарской прямотой как публицист: против того международного витийства, которое склонно было во всех происшедших событиях винить только и исключительно Англию.

Эта рыцарская позиция, предполагающая безупречную честность, отчасти сослужила Конан Дойлу дурную службу, когда он попытался исследовать «мир за гранью», вотчину спиритов и, говоря современным языком, экстрасенсов. Сэр Артур, судивший о людях по себе, допускал возможность невольной ошибки — но отнюдь не тщательно подготовленной лжи. Вернее, теоретически-то он предполагал и такое (как-никак, создатель Шерлока Холмса!), однако… не мог всерьез поверить, что то и дело становится жертвой преднамеренного, злостного, опирающегося на отработанные спецэффекты мошенничества. Особенно когда сенсационнейшие «вести с того света» приходили от джентльменов. А тем более — от леди, каковых среди медиумов было более чем достаточно…

Что ж, во всяком случае литературу этот его рыцарский подход обогатил. Многие рассказы А. Конан Дойла, посвященные странному и невероятному, словно созданы рукой все того же доктора Ватсона, вдруг решившего описать не очередное приключение Великого Сыщика, а путешествие в «сумеречный мир».

Да, к варианту «иного» Ватсона Конан Дойл обращается чаще всего. И вот тут-то его скептицизм никоим образом не дает сбой. Потому что такой вот сверхтипичный британец в творчестве Дойла — отнюдь не всегда носитель ТОЛЬКО доброго начала… Это — тоже своеобразное преломление рыцарской идеи, которая требует относиться к себе более строго, чем к кому бы то ни было. Ведь Конан Дойл никогда и не скрывал, что «ватсоновский типаж» — его собственное «альтер эго».

Впрочем, все это — безусловное упрощение, ибо в такой же степени Конан Дойлом является и Шерлок Холмс (за вычетом пресловутой холмсовской «зауженности», не разрешающей ему растрачивать свой потрясающий интеллект на что-либо другое, кроме изысканий в криминалистике). И, вне всяких сомнений, Конан Дойлом можно считать также профессора Челленджера (исключая непомерное самомнение последнего, вовсе не свойственное писателю). И еще многих других персонажей, включая тех, с которыми читатель сможет впервые познакомиться на страницах этого сборника.

Но это, как говорится, уже совсем другая история.

Григорий Панченко