САННИКОВ, Никита Григорьевич

(1928 - 2012)

http://elena-n-s.livejournal.com/288800.html

 

(Никита с младшим братом Даниилом)

 

Лингвист, переводчик.

Старший сын поэта Григория Александровича Санникова (1889-1969) и Елены Аветисовны Санниковой (наст. имя Белла Назарбекян; 1893-1941), родился 5 июня 1928 г. в Ленинграде (01.06?, 02.06?).

Во время войны был эвакуирован в Чистополь, где учился в интернате.

Профессор кафедры теории и практики перевода Факультета переводческого мастерства Межотраслевого института повышения квалификации МГЛУ, окончил МГПИИЯ в 1948 году, и с этих пор вся его жизнь неразрывно связана с переводом и преподаванием. Начав работу в своей "alma mater", на переводческом факультете, впоследствии переходит старшим редактором и преподавателем на созданные в Москве курсы переводчиков ООН, где, совместно с возглавлявшей курсы Зоей Васильевной Зарубиной, в течение тридцати лет готовит переводчиков для ООН. После закрытия курсов Никита Григорьевич возвращается в МГЛУ и вплоть до 2006 года преподаёт на факультете повышения квалификации переводчиков, ведёт лекционно-семинарские курсы по праву международной торговли и правовым основам бизнеса.

Умер в Москве 14 августа 2012 г.

 

Перевёл рассказы авторов: Дж. Лондон; Г. К. Честертон; Т. Драйзер; Р. Матесон;

Написал книги:

  • Англо-русский глоссарий-справочник по процедурной терминологии и праву международных договоров (М.: Острожье, 1996);

  • Учебное пособие для переводчиков и лиц, изучающих право — "Английское контрактное право" (М.: МГЛУ, 2004);

Вспоминает Леонид Леонидов:

Никита Григорьевич Санников — человек особый. «Отдельный человек», как было модно некогда говорить. Он был узнаваем издалека: высокий, сутулая фигура, склонённая вниз голова с задумчивым взглядом поверх роговых очков с толстыми стеклами на развернутую книгу или листы бумаги, которые он держал в руке, неизменно дымящаяся в углу рта сигарета (как правило, не ароматная иностранная, а вонючая советская). Санников говорил слегка сипловатым, но приятным, негромким голосом, и каждая даже серьёзно сказанная им фраза оставляла ощущение хорошо скрытой иронии или небольшой дульки в кармане. Он преподавал в сверхполитизированном заведении для будущих «выездных» кадров, несмотря на то, что его родная дочь отсиживала в это время срок в советской тюрьме как диссидентка и правозащитница (об этом я узнал позднее, уже находясь заграницей, из парижской газеты «Русская мысль»). Никита Григорьевич был большим профессионалом и просто хорошим человеком, и, наверное, поэтому его не попёрли с работы. На курсах ООН он обучал переводу процедурной терминологии международных организаций.

Лично для меня Санников был олицетворением русского интеллигента или даже аристократа. По внешнему облику он напоминал чем-то Пастернака. (Жил в Переделкино, в дачном доме, доставшемся ему по наследству от отца, который был писатель и, как говорил сам Никита Григорьевич, «прославлял коммунистов». За это ему была выделена дача, которая имела, впрочем, все городские удобства, а также достаточно большой прилегающий к ней кусок леса)*. На территории находился небольшой пруд, в котором плавали зеркальные карпы, и любой гость дома мог по желанию получить удочку и, особо не заморачиваясь, буквально через несколько минут выдернуть приличную по размеру рыбину, которая сразу же попадала на уже шипящую сковородку. В те времена, по тогдашним советским представлением о роскоши и комфорте, это было очень круто. За иногда появляющимися в продаже карпами стояли дикие очереди.

Жизнь, протекающая на этой даче, имела налёт богемности — гости там не переводились. Тусовка была перманентной: физики и лирики, артисты и экстрасенсы, неизменно молоденькие или просто красивые женщины. Все слушатели Курсов приглашались в гости исключительно с жёнами. Было понятно, что Никита Григорьевич любит, по-булгаковски, выпить и повеселиться в окружении хмельных красавиц. Одни уезжали, другие приезжали — во всяком случае это было так каждый раз, когда я там оказывался. Перманентность процесса была также заметна по осунувшемуся лицу Никиты Григорьевича на ранних утренних занятиях. Иногда он прикладывал руку к сердцу, некоторое время молча стоял, а потом серьёзно сообщал, что, как ему кажется, оно остановилось и что ему, наверное, нужно поехать в больницу. Через несколько минут он закуривал, и жизнь как-то налаживалась.

В Переделкино, вместо привычного для него в Москве костюма и галстука, Никита Григорьевич носил «пионерские» шорты, которые, вероятно, были выкроенные из старых техасов — не из джинсов, а именно из блёклых серо-голубых техасов (если кто помнит, что это такое). Обличённый в такое одеяние Санников встречал каждого вновь прибывшего гостя, который первым делом и немедленно удостаивался рюмки ледяной водки (мнения и вкусы дам в учёт не брались — первую обязаны были выпить все). Впрочем то, из чего пилось, рюмками можно было назвать с большой натяжкой: возможно это были еще по размеру не стаканы, но уже точно и не рюмки. Первая пилась без закуски стоя.

Компании всегда были весёлые, все много и громко смеялись, рассказывали матерные и политические анекдоты. После определённой рюмки Никита Григорьевич всегда подходил к проигрывателю и ставил неизменно одну и ту же уже заезженную пластинку, ловко попадая иглой в начало нужного ему трека. Это была песня Мэри Хопкинс «Those were the days, my friends...» — она же в русском варианте «Ехали на тройке с бубенцами…». Под эту задорную, но ностальгическую мелодию снова наливалось — бойцы вспоминали былые дни. Затем Санников торжественно объявлял о том, что баня уже растопилась, и гости перемещались туда. Самое ужасное, что водка перемещалась туда вместе со всеми. Спасал только пруд, в который плюхались периодически вылетающие из бани обнажённые тела. Однажды парящиеся гости так увлеклись процессом, что не заметили самовозгорания бани. Слава Богу, никто не пострадал, но пожарных вызывать пришлось.

Санников был большим мастером своего дела. Как переводчику Бузыкину из фильма «Осенний марафон», ему даже доводилось переводить англоязычных классиков, в частности Джека Лондона и Конан Дойля. Его переводы английских текстов на учебных занятиях всегда поражали своей точностью и лаконичностью. Однажды он попросил всех подумать и дать свой перевод одной достаточно сложной фразы. Это была цитата какого-то известного человека, которая звучала по-английски в сокращённом варианте примерно так: «Lifetime is a long time… But after it, nothing is longer than anything else». Ну, что-то типа, если дословно, «жизнь длинна, но небытие после неё длиннее, чем что бы то ни было». Но надо же, чтобы красиво было. Ну, и так, и сяк крутишь — коряво получается. Вроде простая фраза, а для перевода довольно сложная, адекватно перевести непросто. Озадачились все этим домашним заданием, а потом, конечно, на следующем занятии все свои варианты зачитывали, ну и Санникова попросили в конце свой перевод предложить. Он как всегда поверх очков исподлобья в текст посмотрел и сказал: «Жизнь человека длинна, а то, что после нее…». Задумался, затянулся сигаретой, потер щетинистую щеку. Все ждут перевод «руки мастера», а он вздохнул и неуверенно так: «Я бы сказал: потом уже всё по...». Вначале показалось грубо, а если подумать, то это был самый правильный перевод — ведь лучше не скажешь.

 

*Примечание дочери Елены Санниковой: Кроме мелких неточностей в нём есть одна существенная: дело было во Внуково, а не в Переделкино, и дачи эти (в отличие от переделкинских) писатели строили сами, никто моему деду Григорию бесплатно ничего не давал. Когда-то ему дали там участок, он начал строительство, но не закончил и от участка отказался (позже там построила дачу Зинаида Маркина). А папа купил дачу с летним домиком, статусом своего отца только воспользовался для того, чтобы быть принятым в кооператив. Всё, что Вы видели у него (зимний дом с удобствами, отделка, пристройки) всё это он сделал сам, своими руками.

 

Переводы рассказов А. Конан Дойля: